Ambidexter'S

Пока эта лавочка составляет часть моего довольно тесного мира. Мира, в котором я один, в котором у меня свои отношения с жизнью и со смертью. Никто сюда не забредает даже случайно, да я и не жду никого. Мне тепло и уютно в моем коконе. Перед тем, как стать бабочкой, гусеница окукливается. Потом вылетает в слепящий мир, где жизни у нее - несколько дней, но какой жизни! Осененной ярким узором радостных крыльев, напоенной цветочным нектаром и солнцем. Наверное, я жду своих нескольких дней, ради которых стоило терпеть это жалкое и унылое существование.

-Скажи, ты каждый вечер сидишь на этой скамейке, тебе не скучно?
-Нет. Я думаю.
-О чем?
-Я не знаю.
Я действительно не знаю. Если бы я шел к моей лавочке, заранее зная, планируя - вот, сегодня я буду думать о родителях, завтра - о друзьях, я бы развернулся и пошел домой. Я просто смотрю в клочок чужого неба, которое стало уже моим и помню звезду, которую я там впервые увидел. Вот уже год, как эта звезда со мной. Даже если я ни о чем не думаю, я просто смотрю на нее, иногда разговариваю:
-Здравствуй, моя Звезда! Как тебе спалось, как смотрелось на нашу грешную далекую землю? Все меняется, правда? Только я на этой лавочке опять. Ты ведь видишь меня? Здравствуй, Звезда!

Наверное, местная публика считает меня немного того, с приветом. Я не жажду общения, не мусолю сплетен. У меня нет своего мнения о забастовке, объявленной Гистадрутом*. Мне не нравится война в Ираке. Меня бесит американская национальная сытость. Я люблю ирландскую музыку. Все это публику настораживает. Она этого не понимает.

____________________________________
*) Израильское объединение профсоюзов

2

* * *

Итак, я решил воспользоваться чудесной погодой и добраться до своей лавочки, чего бы мне эта затея ни стоила. Надеваю свою любимую шляпу, точнее, панаму армейского образца, которую мне подарили пограничники в Туркмении сто лет назад. За прошедшие годы она обтрепалась и совсем потеряла вид, но выкинуть ее я так и не решился.
Наконец я сижу на своем законном месте, вытянув трясущиеся ноги, дышу полной грудью и думаю, что все совсем не так плохо, если случаются еще безмятежные минуты, подобные этой. Теплый ласковый ветерок, пахнущий чем-то уютным и домашним, доносит еле различимые звуки большого города. Лай соседской собаки, громкая ссора двух ворон, пытающихся поделить какой-то ошметок - эти звуки, но уже совсем близкие, создают атмосферу окончательно благостную и расслабленную.
Я курю и размышляю. О превратностях судьбы, о том, куда занесла меня нелегкая, и как было бы здорово сделаться в один присест здоровым и уехать отсюда куда подальше, хоть на край света. Сейчас же и бросил бы все, ни секунды не сомневаясь. Где бы этот край света не находился.
Представляю себе картинку: сначала лавочку и себя на ней, потом улицу, на которой эта лавочка находится. Слегка изогнутая неширокая улица, с помойным баком, вечно орущими кошками и телефонной будкой. Потом, постепенно охватывая все большее пространство, вижу наш спальный район, где эта улочка, потом город целиком. Потом и страну, вытянутую вдоль моря. Потом... Но потом я уже не вижу себя, сидящего на лавочке, меня это расстраивает. Дом, который построил Джек, а я - пшеничное зернышко, которое в темном чулане хранится. Не хочется быть зернышком.

* * *

Вспомнилось - Хибины. Нам было по пятнадцать с хвостиком, мы были глупы, бесшабашны, влюблены, и безоговорочно счастливы. О, как мы были счастливы! Мы поехали тогда автостопом в Хибины, добрались до Кировска и просто полезли в горы. Спустились мы оттуда почти через месяц, чудом не попав в лавину и в лапы свирепого медведя-шатуна, уставшие, голодные, но гордые и по-прежнему счастливые.
А потом мы встретились через долгие двадцать лет, но ты уже все забыла, ты совсем ничего не помнила. Ты забыла, как на вершину легло облако, туман укутал нас молочно-белой ватой, и мы потерялись, как не было слышно даже наших шагов и криков, мы не могли найти друг друга весь день. А потом туман рассеялся и я увидел, что ты сидишь на камне, на самом краю обрыва, и плачешь. Когда я подошел, ты посмотрела на меня сквозь слезы и тихо произнесла:
- Ты ведь никогда меня не бросишь, правда?
- Правда, - ответил я, - обещаю.
Я сдержал слово, но все-таки мы встретились снова только через двадцать лет. И ты уже ничего не помнила. Я рассказывал тебе все, что с нами было, а ты искренне удивлялась:
- Какие мы были тогда счастливые!

* * *

В Ленинграде были ноябрьские праздники. Везде висели большущие красные полотна. Мы набрали целый ворох и подарили Манюне. Она сделала занавески и скатерть. А на зиму мы перебрались в Лахту, там не было шумного города, но была печка. Мы ходили гулять на Залив, или в лес, а вечерами взахлеб читали «Трактат о трех ипостасях» Тексли Уоррена. Сутки через трое я работал в котельной в Лисьем Носу, а ты привозила мне еду в кастрюльке, укутанной шарфом. На новый год мы накупили разноцветных воздушных шариков, истратив на них всю мою кочегарную зарплату, и обвесили ими снаружи стены нашего дома. Когда дул ветер, дом начинал шевелиться и шуршать. Соседи со всей Лахты приходили поглазеть на это чудо и дарили нам подарки. Мы были счастливы.
Но однажды утром я проснулся один. Рядом, на подушке, лежала записка: «Постарайся меня не искать. Ты - самый-самый, мне было хорошо с тобой, но счастье не может продолжаться бесконечно. Надо вовремя остановиться, ты сам все понимаешь, ты уже взрослый мальчик. Запомни меня вчерашней, и постарайся быть счастливым». Я долго смотрел, перечитывал, пытался понять, что произошло. Потом понял и постарался запомнить тебя вчерашней. Наверное, у меня получилось. Правда, быть счастливым у меня так и не вышло. Ты переехала в Москву, и с тех пор мы ни разу не виделись, я только иногда слышал о тебе от общих знакомых. Знаешь, я до сих пор помню тебя вчерашней, так ты мудро тогда поступила.

* * *

Мы были из разных миров. Я - из бескрайней бестолковой России, ты - из маленькой и тесной Европы. Я думал, что жизнь бесконечна, как моя страна, а ты училась в университете, чтобы получить престижную профессию и обеспечить себе безбедное будущее. Когда я повесил объявление про уроки русского языка, то был уверен, что никто не откликнется. Но ты позвонила и предложила встретиться в кампусе, в кафе. Увидев меня, ты спросила:
- Ты уверен, что мы будем заниматься русским?
Я ответил:
- Не уверен.
Я освоил несколько слов по-немецки, а ты выучила несколько фраз на русском. В остальном английского нам вполне хватало, а фразы, вроде: «It seems like ich liebe тебя» нам были вполне понятны. Я называл тебя Гретхен, а ты обижалась. Мы ездили смотреть на Несси, провели два дня в маленьком местечке с гордым названием Инвермористон, но чудовища так и не увидели. Потом ты сказала, что эти два дня были самым удивительным временем в твоей жизни, а я ответил, что в моей тоже. Это было правдой.
Когда мы сидели в Йоркском кафедральном соборе, там было прохладно и пусто, ты посмотрела на меня и спросила:
- Как ты думаешь, Бог нас сейчас видит?
- Конечно видит. Ведь мы же вместе!
А потом у тебя закончился семестр, и ты уехала в Германию на каникулы. Глотая слезы, я смотрел, как автобус исчезает за поворотом.

* * *

Возвращаюсь домой, выключаю орущий телевизор. Вытряхиваю из банки своего единственного домашнего зверя - большую виноградную улитку, - ее обязательно надо выпустить на волю. Закрываю жалюзи на окне, гашу везде свет. Тщательно запираю входную дверь, ключ кладу в условное место, в электрический щиток. Выйдя на улицу, отпускаю улитку в кусты и направляюсь по привычке к своей лавочке.
Подойдя к ней метров за десять, я вижу, что она занята. На скамейке сидит человек в драной серой футболке и шляпе цвета хаки с обтрепанными полями, рядом на земле валяются костыли. Он смотрит в пространство между домами через улицу и чему-то улыбается.
Какое-то время я смотрю на него, пытаясь увидеть, чему он может улыбаться, а потом, больше уже не оборачиваясь, быстро шагаю к автобусной остановке.

* * *

Чей-то голос возвращает меня к действительности:
- С вами все в порядке? Вам помочь?
- Нет, спасибо, все нормально.

3

Знаешь, мне просто захотелось тебе позвонить. Позвонить и услышать твой звонкий голос. Почему так вдруг? Не знаю.
Чтобы услышать: а у нас уже идет снег, батареи совсем не греют, а мама опять захворала. И я скажу: зима не вечна, маму давно надо отвести к врачу, я ведь давал тебе телефон… Ты ответишь, что очень холодно, что на работе третий месяц не платят зарплату, и попробуй заставь маму идти к врачу, она никого не слушает, такая упрямая… Еще я посетую, что стану скоро совсем старый, и о чем только я раньше думал, а сейчас - кому нужно такое счастье… Ты начнешь меня утешать, говорить, что совсем не все потеряно, что у меня еще столько всего впереди… И я даже почти тебе поверю… А потом я скажу: передай привет маме, варит ли она еще варенье из жимолости, помнишь, мы умяли целую банку, а она удивилась - как это можно съесть сразу столько варенья из жимолости… А ты скажешь: спасибо, мама будет очень рада, она часто тебя вспоминает…

Теперь ты понимаешь, почему я хотел позвонить именно тебе? Хотел, но так и не позвонил. Потому, что мне давно некому звонить.

4

Посвящается Тигрусу, Вовке, Зайцу, Младшенькой и всем-всем, кто меня любил, любит и ждет.

Скорость движения пленки в кинопроекторе -24 кадра в секунду.

Хочется остановить, нет, даже отмотать назад. Но законы жанра неумолимы, кинолента движется только в одну сторону. Стойте! Стойте…
Мелькнуло лицо, а рассмотреть не успел. Кадр уже сменился следующим, в нем другие глаза, новые декорации. Но не успел. И новое лицо тоже рассмотреть не успею, не то что запомнить. Даже если остановить - ничего не получится, изображение поползет, начнет пузыриться, сгорит, исчезнет совсем. Стоп-кадр обречен. Как изучить до мельчайших черточек - и не стать причиной гибели? Даже память опоздает, не сохранит. Только вперед, развязка неумолима - мелькнет надпись, на миг: “Конец фильма”, - успеет ли кто ее прочитать? А так много надо успеть - досказать, доделать, додумать. Доскулить, догоревать - как без этого? Но не успеть: только рот открыл, воздуха набрал - а говорить уже некому. Или нечего. На размышления отведена 1/24 секунды. Не успел - сам виноват, успевать надо.

“Ты совсем не изменился!” - ложь, я не зритель - участник, движение коснулось и меня.
Зажать покрепче уши, зажмурить глаза, набрать полные легкие воздуха и крикнуть изо всех сил, да так, чтобы горлом кровь: Стойте! СТОЙТЕ!!!
Но только шепот: “Стойте, постойте же… Я не успел, дайте мне еще миг, еще одну попытку! Позвольте мне успеть” !
Но на экране уже новые люди, незнакомые. Привыкать к ним? А на этот раз - успею ли?
“Ты совсем не изменился! От тебя так вкусно пахнет”! - очередная, в угоду - вот только чему?, робкая - никто ведь не поверит!, вкрадчивая - а как все-таки хочется верить…, но - ложь...

Назад